Ахматова. Окрема з тисяч

Последними строками, которые в феврале 1966 г. вывела бессильная рука Сафо ХХ столетия, стали:

- Сама нужда смирилась, наконец, / И отошла задумчиво в сторонку.

Надеялось до последнего, только никакой случайности не произошло. Грустные мысли кружились в вальсе горьких предчувствий; в декабре 1965 г. - начале января 1966 г. последняя императрица русской речи Анна Андреевна, находясь в Боткинской больнице и оправляясь от перенесенного инфаркта, буквально выдохнула:

- А как музыка зазвучала / И очнулась вокруг зима, / Стало ясно, что у причала / Государыня-смерть сама.

Похоронить покойную, было решено не в Москве, в Северной Пальмире. 

…С раннего утра 10 марта 1966 г. в Никольский Морской собор трудно было протиснуться, храм оказался переполнен. Народ стоял не стеной, камнем. 

Душу спасал хор, у гроба пылали свечи, и росли сугробы запоздалых букетов. 

У покойной на лбу лежала черная тесьма, будто боялась упустить пленницу горбатая. Близким людям выражение мертвого лица, казалось, повторяло то, что при жизни они слышала от поэтессы не один раз:

- Чему вы удивляетесь? У меня только так и бывает.

В паузах между частями литургии противно стрекотали кинокамеры – для партийного отчета снимали хронику бездушно. 

Спустя несколько часов на улице Воинова (ул.Шпалерная), 18, в Доме писателя имени В.В.Маяковского, началась гражданская панихида. Из похоронного автобуса, со стороны Кричева переулка, 14:15 гроб с поэзией Серебряного века внесли и установили на постаменте в большой гостиной, на втором этаже. 

Даже здесь, в капище мертвой литературы, никаких перемен не случилось: плотно забитые коридоры, тихо переполненные лестницы, натоптанные служебные помещения; кого-то из хрупких дам вдавили в крышку гроба. 

На улице волновалась большая часть скорби, которая уже не вливалась в здание.

Многим запомнилось выступления академика М.П.Алексеева, что укрепило словами:

- Есть три великие поэтессы: Сафо, Мистраль и Анна Ахматова…

Шли тысячи людей, шли вдоль гроба Единственной. 

Распорядитель несколько раз обращался с просьбой: 

- Не задерживайтесь, проходите, на улице еще много людей хотели бы попрощаться. 

Вдруг возмутилось смятение, сумятица, трепыхание: администрация Доме писателя стала опасаться, что рухнет лестница. Дабы снять напряжение, кто-то зло пошутил: 

- Не учли, что это умерла Анна Ахматова, а не Прокофьев.

Во время панихиды случился казус, когда важный орденопросец Сергей Михалков, видом выказывавший, мол, мы здесь – официальное лицо от Москвы, подплыл к гробу. Наблюдательные операторы давай снимать абсурд: представляете, обласканный партией Сергей Михалков у гроба Анны Ахматовой?!? 

Очень громко, во всеуслышание, чтобы, может, совесть лопнула, - любимый ученик покойной, поэт Иосиф Бродский негодующе запротивился: 

- Вот уж ни к чему.

В тот же день прах поэтессы предали земле на поселковом кладбище в Комарове под Ленинградом. Так умолк живой голос Серебряного века.

***

В Комарово (на финском языке - Келломяки), в Доме творчества писателей СССР эту высокую грузную женщину с крупной седой головой, с болезненно одутловатым лицом и чуть скошенной линией рта, - возможно, из-за отсутствия зубов, - знали все. 

Какое там знали: благо - го - ве - ли! Как можно было не почитать и не искать глазами всегда живой Ахматовский взгляд, полный изумления этим миром?

Только близким людям Анна Андреевна могла тихонько посетовать, что уже трудно ходить, к сожалении, она гуляет исключительно вдоль поселка. 

Ее особо восторгал кедр, стоявший перед домом. Тепло, нараспев, что первая строка, она произносила молитву рослой красоте:

- Я люблю этот кедр… - Ах, как хотелось, чтобы Вы закончили строфу.

Не первое десятилетие от Анны Ахматовой ждали вестей. Авторский томик, изданный в серии "Библиотека советской поэзии" в темно-синем переплете, в 1961 г. поставил рекорд продаж. Он исчезал - даже "не коснувшись прилавка". 

С грустью она шутила:

- Мне рассказывали, как раскупалась в близлежащих магазинах моя последняя книжка: 8 минут, 15 минут, 12 минут.

Пленница великого вдохновения, она напрямую чувствовала Время. Когда в ноябрьском номере "Новый мир" за 1962 г. появилась повесть "Один день Ивана Денисовича" никому не известного автора, некоего А.И.Солженицына, а в первой книжке того же крамольного журнала в 1963 г. - два его рассказа, Анна Андреевна высоко отозвалась о новом таланте. Да, о Солженицыне потом дружно заговорили, заспорили, размахивая руками, а он, в Москве, поехал к ней - к Ахматовой.

В 1962 г. два литератора встречались несколько раз. 

Движимые, нет, не любопытством, притяжением родственных душ в вакууме единомыслия они друг в друге распознали своего человека и должным образом оценили общение. Александр Исаевич проникся настолько, что подарил голосу Серебряного века… машинописный экземпляр повести (рассказа). 

Тогда Ахматова, пристально вглядываясь в хрупкое литературное дарование в облике сурового боевого капитана, в того глубоко интеллигентного человека, великолепно знавшего музыку, задала главный вопрос: 

- Вы знаете, что вас ждет мировая слава? Вы не боитесь? 

Он задумался. После лагеря в Новом Иерусалиме, после "шарашки" в Рыбинске, Бутырской тюрьмы, особого санатория в Экибастузе, он ответил по-военному: 

- Я - человек железный. 

Никаких иллюзий прозаик не питал. Солженицын точно знал, кем и в какую часть мобилизован. Чтобы как-то разрядить ситуацию, Анна Андреевна молвила на улыбке, слегка игриво:

- Вы только, право, никому не говорите, что я предрекаю вам мировую славу.

***

В следующий раз, когда 45-летний Солженицын приехал засвидетельствовать почтение, она с порога огорошила гостя:

- А знаете, ведь всем известно, что я предрекаю вам мировую славу. 

Александр Исаевич замер, даже заметно побледнел: 

- Я никому не говорил. 

- Зато я об этом всем говорю, - великодушно успокоила Анна Андреевна.

Откровенность крепла с каждой встречей. В один из приездов Солженицын показал наставнице… автобиографическую поэму о Ленинграде, испросив совета: печатать произведение или… не стоит за него бороться? 

Ахматова улыбнулась и попросила… поберечь силы, которые в долгой литературной жизни ему, ой, как еще пригодятся.

Как-то зашел разговор о новых поэтах, и Анна Андреевна назвала единственное имя:

- Молодые? Так Бродский! Только он, к сожалению, еще не печатается.

- А Евтушенко, Вознесенский, чьи выступления имеют оглушительный успех?

Ответила Ахматова, отделяя каждое слово:

- Это гениальные эстрадные поэты. Они хорошо воспринимаются на слух. Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником.

Представляете, и эту небожительницу в Московском горкоме партии называли "сумасшедшей старухой"?

***

Она любила Комарово под Ленинградом, и жила здесь в своей зеленой Будке. Простая казенная обитель стояла на улице Осипенко, 3. Невероятно, но во второй даче ЛитФонда, рядом с Анной Андреевной, бок о бок творил второй мой любимчик, безвыездный деревенский житель, изысканный переводчик с китайского и корейского языков Александр Ильич Гитович (1909-1966). Между прочим, страстный поклонник Ахматовой… В прошлую субботу вы могли у меня на стенке почитать его блистательные переводы гения эпохи Тан, китайского поэта-святого Ли Бо (701-762).

Как утверждали близкие знакомые, к переводческой деятельности у Ахматовой было… негативное отношение. Существовать за такой литературный заработок во времена, когда собственную лирику не печатали, ей приходилось поневоле. 

Знаю, что эгоистично это прозвучит: ей в тягость, но нам в какую радость! При жизни Анны Андреевны появились сборники, опубликовавшие ее чудесные переводы: "Корейская классическая поэзия" (1956), "Китайская классическая поэзия" (1956), "Лирика Древнего Египта" (1965), "Голоса поэтов" (1965). 

Только представьте, с 78 языков (подстрочники) она перевела поэтические произведения 150 поэтов, что общим объемом составило примерно 20 тысяч строк.

Какой она была цельной во взглядах! Пусть даже чужих взглядах. Вот, выбрал перевод из корейского классика, Ким Су-Чжан (псевдоним - Ногадже; 1690-1770):

- Ты облако лазурное лелеешь. / Мне белоснежное - милей всего. / Твоя отрада - знатность и богатство. / А мне по сердцу бедность и покой. / И сколько б ни смеялись надо мною, / Я буду твердо на своем стоять.

Коптить небо, у Анны Андреевны, никогда не получалось. В творчестве она была непоколебима… Только за все, включая обычную Свободу, приходится платить. 

И она, посланница поэзии, жила буквально в сторожке. До этого приходилось еще хуже, вот почему с полуслова они с А.И.Солженицыным поняли друг друга.

Лишь с 1955 г., когда стихи Ахматовой опять разрешили печатать, ЛитФонд предоставил ей в Комарове маленький домик, который она обозвала "Будкой". Одноэтажная деревянная дачка в молодом сосновом лесу стала центром притяжения творческой интеллигенции. Здесь бывали Дмитрий Лихачев, Александр Прокофьев, Фаина Раневская, Лидия Чуковская, Натан Альтман, Марк Эрмлер, многие другие. Приезжали и молодые поэты, назвавшие себя "волшебным хором": Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев.

Так описала свое прибежище Анна Андреевна в стихе "Зеленая будка" (1958):

- Здесь все меня переживет, / Все, даже ветхие скворешни / И этот воздух, воздух вешний, / Морской свершивший перелет. / И голос вечности зовет / С неодолимостью нездешней, / И над цветущею черешней / Сиянье легкий месяц льет. / И кажется такой нетрудной, / Белея в чаще изумрудной, / Дорога не скажу куда... / Там средь стволов еще светлее, / И всех похоже на аллею / У царскосельского пруда.

***

Большой отрадой для души случались здесь теплые посиделки с друзьями и учениками, которых после безвременной кончики поэтессы еще долго называли "Ахматовы сироты". Теперь таких - десятки тысяч, которые не забывают свою почитаемую любимицу. Кстати, если вы не против, можем сходить в гости.

Прочли на входе? Особо нежданных посетителей раньше у калитки саркастично останавливало объявление, от руки написанное на бумаги: 

- Все при деле.

Осторожно, тут с торца деревянной обветшалой дачки приделано высокое крыльцо. С него попадаешь в крохотный коридорчик. Справа - маленькая кухонька, слева - дверь в комнату Анны Андреевны. Прямо - комнатка, в которой обычно жила одна из подруг. В основном - Ханна Вульфовна Горенко (1896-1979), жена родного брата поэтессы, Виктора Андреевича Горенко (1896-1976). 
Ведь, скажу по секрету, Ахматова никогда так и не стала хозяйкой - при столовании у нее кольца постоянно в суп гостей сыпались.

Так вот… Комнатенка, что находится прямо, ну, где жила подруга, - проходная. Миновав ее, попадаешь на застекленную террасу, что выходит на сам дачный участок. Это внутренний дворик, место вечных странствий неуемной души.

Теперь осмотрим святая святых: кабинет. 

В комнате "салонной поэтессы, чуждой народу", - низкий рабочий стол, сколоченный из чердачной двери, и кресло. Стол поставлен к окошку боком. Старинные бронзовые подсвечники. Когда Анна Андреевна работала, свет струился слева. 

Еще здесь есть несколько кривоногих старинных стульев с порванной обивкой и… табуретка. Не обойти внимательным взглядом и шикарное ложе богемы, на которое наброшено ветхое, но красивое покрывало! Кровать представляет собой раму с сеткой. Иными словами, это - обычный матрац поставленный по углам… на восемь кирпичей. Словом, Версаль отдыхает!

Впоследствии Ахматова отшучивалась: 

- Да я совершенно освоилась со своими кирпичами. Ну что, у Пушкина кровать стояла на березовых поленьях, а у меня - на кирпичах.

На стене висит книжная полка, рядом - небольшой женский портрет, знаковой фигуры Серебряного века, актрисы, танцовщицы, художницы, одной из первых русских манекенщиц, Ольги Афанасьевны Глебовой-Судейкиной (1885-1945). 

Он здесь не случаен, как, впрочем, и все остальные вещицы. В пору всеобщего обожания и поклонения Ольга Глебова-Судейкина и один из крупнейших представителей музыкального футуризма Артур Винцент Лурье (Наум Израилевич Лурье; 1892-1966) воплощали собой рафинированную эпоху Петербурга начала XX в. так же, как мадам Жюли Рекамье представляла эпоху раннего ампира. 

Не случайно именно те два исторических персонажа стали прототипами и адресатами "Поэмы без героя" (1913-1940) Анны Ахматовой. Позже литературное сочинение зажила собственной творческой жизнью, а композитор Артур Лурье написал к нему музыку, посвятив обновленную "Поэму без героя"… Ольге Глебовой-Судейкиной.

- И черной музыки безумное лицо / На миг появится и скроется во мраке, / Но я разобрала таинственные знаки / И черное мое опять ношу кольцо.

На стене Ахматовского кабинета спасает икона "Рождество Христово".

В комнату втиснут еще и диван в виде высокого топчана. Он громоздится у входа, торцом к двери, так что проход открывается не полностью. Над дверью прибит сермяжный лубок, что-то на темы табакокурения… "цигарки папирос".

Здесь почему-то вспоминаешь: а ведь одесские корни Анны Андреевны никуда не делись! Желая подчеркнуть, как непредсказуемо – то ли смешно, то ли грустно, - обрывается человеческое существование, часто в разговоре Ахматова заканчивала тему цимесом из старинных еврейских анекдотов. Ну, например:

- В общем, вы будете смеяться, но Розочка тоже умерла.

***

Острый ум, проницательность, здоровая самоирония освобождают от лишних вопросов и досужих размышлений. К чему затевать бурю в стакане воды, когда воды много, а самого стакана нет?

Как-то раз Анна Андреевна вспомнила известного писателя, который с 1946 г. старательно ее избегал, а тут вдруг, с началом хрущевской оттепели задемократил до безобразия, даже выказал ранее утраченное галантное внимание:

- Представляете, N решил поухаживать за мной! Это было в Доме творчества, в столовой. Возьми он да подай самую дорогую шубу. Это была, конечно, не моя...

Похохотав над хамелеоном, она вдруг серьезно добавила:

- Я родилась в Одессе. - Но, вообще, я - царскоселка. А в Одессе моя мама жила, на даче, вот некоторые из меня украинку и делают.

Чтобы до конца прояснить украинскую тему, стоило начать с Ахматовой беседу о Гоголе. Вот что можно было услышать из ее божественных уст:

- Вы представляете, каким был Гоголь, когда он приехал в Петербург? Украинский провинциал. Гховорил - слово "говорил" Анна Андреевна обязательно произносила на гекающий манер. А в двадцать лет он познал душу Петербурга. Какой художник! В "Мертвых душах", если помните, только одна смерть. Но как это сделано! Так и пахнуло ладаном... Вот Чехова не люблю.

…Пройдемте дальше по небольшому участку, удаляясь от Будки. 
Вблизи дома выкопан настоящий колодец. Рядом с крыльцом разбита небольшая клумба. У забора встопорщились кусты ароматной бузины. Под ними - банальные грядки с картошкой и столовой зеленью. А теперь остановимся и замрем!

Видите, аккурат напротив кабинетного окна лежит коряга-бог - выкорчеванный и перевернутый пень, перед которой не раз жгли костры. 

Со стороны террасы другая коряга (конь, олень, бегемот?), которая, со слов Ханны Вульфовны, была воспета в "Комаровских набросках": 

- И отступилась я здесь от всего, / От земного всякого блага. / Духом, хранителем "места сего" / Стала лесная коряга.

Звучит в тех строках замшелая правда. Ведь в Комаровской даче не было и намека на "земное всякое благо". Когда своими глазами смотришь на декорации эпохи, в кои вынуждено обрамлен гений, любое открытое сердце сжимается, ноет. 

Физически больно от ветхости строения, скудности обстановки, от аскетического быта, предельной скромности. Особенно, когда берешься сравнивать приют таланта с напускным великолепием партийных новоделов, соседствующих рядом.

Живой голос Серебряного века, Анна Андреевна Ахматова, получала от Советской власти пенсию в размере… 70 рублей. 

Правда, нужно отдать должное, с 1961 г. она себе во многом не отказывала, ведь при СССР писательские гонорары налогами не облагались.

***

В течение 27 лет А.Н.Ахматова работала над итоговым произведением, "Поэмой без героя", которая в трехиктном дольнике на основе анапеста уводила читателя в 1913 год - к истокам русской и мировой трагедии, чтобы потом обобщить глобальные события ХХ столетия. Только в 1961 г., спустя два десятилетия литературного труда, шедевр обрел эпиграф. Как строго, но точно четыре строки отчеканили авторскую позицию, - и гражданскую, и творческую: 

- Нет, и не под чуждым небосводом, / И не под защитой чуждых крыл, / Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был.

В тексте дважды повторяются слова "чуждый" и "народ". Не случайно.

Судьбы народа и Поэта в истерзанной стране переплелись до неузнаваемости. Даже трудно понять, кто из них спит на кровати, выставленной на кирпичах, а кто получает подачку в размере 70 рублей.

12 декабря 1964 г. в старинном итальянском замке Урсино, Сицилия советского поэта-изгнанника в собственной стране наградили международной литературной премией "Etna Taormina" ("Этна-Таормина"). 

10 июня 1965 г. в Лондоне Ахматовой вручили диплом почетного доктора Оксфордского университета, а во дворце "Апслей Хауз" устроили торжественный прием. В том же году вышла в свет и за считанные дни была раскуплена итоговая книга ее стихов - "Бег времени", что открывалась исповедью "Муза":

- Когда я ночью жду ее прихода, / Жизнь, кажется, висит на волоске. / Что почести, что юность, что свобода / Пред милой гостьей с дудочкой в руке. / И вот вошла. Откинув покрывало, / Внимательно взглянула на меня. / Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала / Страницы Ада? " Отвечает: "Я".

***

Обычно в хорошую теплую погоду, под вечер, в Комарово она с гостями оправлялась прогуляться. Шли в сторону дороги, до сдвоенной скамейки, стоящей против бледно–голубой двухэтажной дачи ленинградского профессора Л.А.Плоткина. По учебникам литературы того педагога училась вся Страна Советов, а он послушно крапал погромные статьи о "раздувавших авторитет Зощенко и Ахматовой". 

Был у литературных странников такой обязательный ритуал: променад. Дойдя до улицы Озерной, поэтесса неизменно указывала на дом Плоткина и приговаривала: 

- О, этот фундамент замешан и на моих капельках крови.

Подом они теснились на сдвоенной скамейке, непринужденно разговаривали, любуясь закатом. Затем всей тихой компанией фланировали обратно. Все это напоминало мощные, грандиозные приливы и отливы. 

В дачном поселке Комарово Ахматова была как твердь.

…В ноябре 1965 г. у опоры российской поэзии случился последний инфаркт. 

Из квартиры Ардовых, на Ордынке, 17, что служила постоянным пристанищем поэтессы во время наездов в Москву, ее увезли в Боткинскую больницу. 

Пациентка пролежала там больше трех месяцев. Только в конце февраля писательница выписалась и вместе с женой писателя Виктора Ефимовича Ардова, одной из самых близких подруг Ниной Антоновной Ольшевской отправилась в Домодедово. Она взяла билет только в один конец.

***

5 марта 1966 г. Анна Андреевна умерла в подмосковном санатории.
Из-за праздников гроб с телом долго не могли отправить из Москвы на родину – в Будку. Лишь 9 марта, к пяти часам вечера, самолетом покойную доставили в Ленинград, где прямо с аэродрома отвезли в Никольский собор. 

С 19 часов новопреставленную уже отпевали, а похоронили, на следующий день, 10 марта 1966 г. на Комаровском поселковом кладбище, в окружении сосен и сказочной тишины. 

На могиле Ахматовой нет грандиозного памятника, лишь самодельный крест. Именно такой она несла всю жизнь, она, Анна Ахматова - последний великий поэт Серебряного века.

Ахматова так и осталась со своим народом. Никаких чуждых небосводов, никакой защиты чуждых крыл. В "Комаровском некрополе" под Питером собралась неплохая компания: Анна Андреевна, академик Дмитрий Лихачев, фантаст Иван Ефремов, драматург, сценарист Александр Володин, писательница Вера Федоровна Панова, литературовед Виктор Жирмунский, переводчик Александр Гитович, кинорежиссёр Иосиф Ефимович Хейфиц, драматург Евгений Калмановский, композитор Вениамин Ефимович, народный артист Илья Рахлин, музыкант и композитор Сергей Курёхин.

***

В отличие от Ивана Бунина, Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус сдержанная Анна Ахматова не осыпала громкими проклятиями "осатаневшую Россию": своими мужественно молвленными, сдержанными стихами, она словно накладывала простой лист подорожника на "черную язву" оскудевшей земли. И, - по крайней мере, я не возьмусь судить, у кого из них было больше боли, а у кого - сострадания.

Однажды на знаменитых средах на Башне у Вячеслава Иванова (1866-1949) - так в среде петербургской богемы назывался дом с выступом, похожим на башню, по адресу Таврическая, 25 - велеречивый и судьбоносный Александр Блок многозначительно упрекнул, комментируя выход нового сборника стихов Ахматовой:
- Анна Андреевна пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо - как бы перед Богом.

Колко, снисходительно, с "бесстрашной искренностью". 

Только может ли судьей стихов быть мужчина, а не Бог?

В отличие от Николая Гумилева, с которым Анну Ахматову связывает великие - Любовь и Поэзия, она не случайно натолкнулась на Веру. Она сознательно провела во Христе всю жизнь. В творчестве Анны Андреевны библейские сюжеты и образы, церковные праздники и памятные даты неизменно вплетены в ткань рифмованных исповедей. Это не дневниковые записи бытовой религиозности, это свидетельства Веры, где живым кленовым листом заложена недочитанная страница Писания:

- Под крышей промерзшей пустого жилья / Я мертвенных дней не считаю, / Читаю посланья Апостолов я, / Слова Псалмопевца читаю. / Но звезды синеют, но иней пушист, / И каждая встреча чудесней, - / А в Библии красный кленовый лист / Заложен на Песни Песней.

Однажды в беседе с оптинским старцем Нектарием (в миру - Николай Васильевич Тихонов; 1853-1928) поэтесса задала местночтимому иеромонаху вопрос о ремесле поэта, о стихах. На это преподобный отец ответил: 

- Заниматься искусством можно, как и всяким иным делом - это, что столярничать или коров пасти. Только все надобно делать, как перед взором Божиим… Есть и большое искусство - слово убивающее и воскрешающее; псалмы Давида, например. Но путь к такому искусству лежит через личный подвиг, это путь жертвенный для художника. Только отдельные из тысяч доходят до цели.

Прочувствовала ли она это за свою жизнь.

Судите сами. В октябре 1965 г. на бумагу пролились строки:

- Я там иду, где ничего не надо, / Где самый милый спутник – только тень, / Где веет ветер из другого сада, / А под ногою первая ступень.

***

Полетели десятилетия. И Ахматова давно не таила обиду на Александра Блока, не ждала удобный момент, а, когда пришло время, проявила великодушие, сочувствие. Увидев как-то раз спичечный коробок с этикеткой, на которой изображался великий Блок, Анна Андреевна горько молвила, без назидания:

- Что ж, в таком случае мои портреты со временем станут печатать, наверное, на коробках с ваксой.

***

После 5 марта 1966 г. она, высокая, грузная, всегда в темном платье и закутанная в шаль, уже не смогла больше выйти во внутренний дворик своей Будки, чтобы под любимым кипарисом "Вечером" (1913) наложить еще один лист подорожника на "черную язву":

- Звенела музыка в саду / Таким невыразимым горем. / Свежо и остро пахли морем / На блюде устрицы во льду. / Он мне сказал: "Я верный друг!" / И моего коснулся платья. / Как не похожи на объятья / Прикосновенья этих рук. / Так гладят кошек или птиц, / Так на наездниц смотрят стройных… / Лишь смех в глазах его спокойных / Под легким золотом ресниц. / А скорбных скрипок голоса / Поют за стелющимся дымом: / "Благослови же небеса - / Ты первый раз одна с Любимым".

По-настоящему Любимый, правдивый обозреватель литературных новинок никогда бы не позволил указывать израненному сердцу, как и перед кем болеть.