Елена Тараненко: ДонНУ в изгнании — первый в мире университет семейного типа

Университеты тоже бывают героями, как и люди. Самые мужественные способны, лишившись всего, начать свою жизнь сначала и не просто вернуть былое, но и преуспеть. Доказательство — судьба Донецкого национального университета. Как и многие дончане, он был вынужден покинуть родной город, не взяв с собой почти ничего из имущества и мощной научной базы, перебраться на новое место и там пытаться все строить с нуля.

Изначально у вуза не было даже аудиторий, и лишь немного позднее ему отдали помещения… ювелирного завода! До сих пор нет полноценных общежитий, заново создается библиотека, есть проблемы с финансированием. Казалось бы, условия невозможные. Но ДонНУ, недавно отметивший свое 50-летие, не просто выживает, а своим примером доказывает, что можно оставаться лучшим даже тогда, когда этому мешает все.

Университет-беженец все так же предлагает своим студентам знания высочайшего класса, и в нем продолжают работать настоящие светила, прославившиеся на всю Украину. Как живет Донецкий национальный «в экзиле»? Как он выезжал из оккупированного Донецка, потеряв стены, но не потеряв людей? Как выехали в Винницу студенты, которых пытались удержать обманом? Как выживали преподаватели, которые несколько месяцев жили в чужом городе, даже не получая зарплату? Эти и другие вопросы DonPress задал кандидату филологических наук, главе кафедры журналистики ДонНУ в Виннице Елене Тараненко.

Елена Валерьевна, как принималось ваше решение об отъезде в Винницу? Какими вы запомнили эти дни?

Самым страшным месяцем был июль прошлого года. Потом, конечно, было трудно, были разные испытания, но так страшно, как в июле, мне кажется, мне еще не было. Мы буквально бежали из Донецка. Появилось ощущение, что вот теперь ты на всю жизнь беженец, потерявший не только материальный, но и символический капитал. Все то, на что ты учился, все, что ты умеешь, теперь не нужно. Всегда и всем страшно начинать жизнь заново, но тут особый страх: потому что это был не наш выбор, и мы вдруг поняли, что это решение навсегда. Это было сильнейшее отчаяние, и оно подкреплялось новостями о попытках захвата университета. Их было две, и вторая, к сожалению, удалась.

Когда это случилось, наши студенты уехали в Киев на вольные слушания, и уже в столице скооперировались и написали письмо в Министерство образования с просьбой об эвакуации университета. Они принесли письмо Квиту (Сергей Квит — министр образования и науки Украины, — ред.), оставив свой телефон. Уже вечером им перезвонил лично министр, их пригласили на встречу, и уже на ней были приняты решения об отъезде. Тогда я поняла, что что-то сдвинулось с мертвой точки, и мне стало легче.

Как вы начали строить жизнь на новом месте, ведь строить пришлось буквально с нуля?

Трудно было прежде всего в финансовом плане. Есть, например, ряд положений, затрудняющих, а то и запрещающих университету распоряжаться собственными средствами! Все эти бюрократические сложности не позволяли университету вести стабильную финансовую деятельность практически до декабря прошлого года. Только с декабря мы начали получать зарплату. Но университет старался всегда помочь нам.

Но даже финансовые тяготы не так сильно ощущались, потому что мы тогда жили в состоянии эйфории. В июле, когда университет был захвачен, мы пережили шок от потери работы, потери вообще нашей жизни. У меня были мысли: «Я больше никогда не буду общаться со студентами», «Я больше никогда не выйду на работу»… И вдруг все вернулось. Это было счастье, и оно нам помогало переносить все.

Приехав в Винницу, мы поселились в гостиницах и общежитиях, а работать начинали даже в кафе, где был интернет, — оттуда обзванивали студентов, создавали базы данных… Потом местные власти нам выделили конференц-зал, и в нем мы работали все сразу: в одной части ректор вел прием, во второй — лаборанты всех 10 факультетов обзванивали студентов, в третьей — кто-то пил кофе… И так продолжалось до тех пор, пока «Кристалл» (ювелирный завод в Виннице, — ред.) не выделил нам свои помещения.

Наши бывшие коллеги очень любили иронизировать, что мы будем работать на заводе. Но это не заводские цеха, это офисные помещения, которые было очень легко переформатировать в аудитории. Мы въехали и с огромным энтузиазмом начали отмывать эти помещения, убирать их, носить мебель… 3 ноября мы начали учебный год.

Уже в январе, когда прошла первая сессия, мы поняли: мы справились. И сейчас мне кажется, это опыт ДонНУ — уникален для всего мира. Эвакуации вузов уже случались (в том числе и наш университет был эвакуирован в годы второй мировой войны), но они были плановыми. ДонНУ же уехал без подготовки. И то, что мы смогли все начать сначала, произошло благодаря какому-то особому «ментальному сгустку». Это была мощная концентрация энергии у людей, которые истосковались по своей нужности, по востребованности, по Родине. По родине — в широком значении, я не говорю о региональном патриотизме, который у нас развивался гипертрофированно.

Какое количество сотрудников университета решилось на переезд?

По разным факультетам есть разная статистика, но в целом переехали свыше 70% преподавателей.

Были ли в коллективе дискуссии по поводу переезда? И были ли разногласия с теми, кто решил остаться?

На нашей кафедре (кафедре журналистики, — ред.) очень жесткие разговоры начались уже в июне прошлого года. До 5 июля, когда в город вошел Гиркин, и стало понятно, что это надолго и всерьез, нам всем было присуще постоянное ожидание того, что нас вот-вот освободят. Но коллеги, которые впоследствии остались в Донецке, нам говорили: «Поддерживать АТО может только безумец. Если вы такое говорите, пусть в ваш дом прилетят бомбы». Таких разговоров в коллективе никогда не было раньше. Но даже тогда у нас не было ощущения раскола, хотя первые сомнения появились. Мы спрашивали себя, неужели с этими ли людьми мы столько лет проработали вместе и так плохо их знали?

Для меня все, что происходит в Донецке сейчас, — это не национальный вопрос. Это даже не только вопрос патриотизма. Это якобы широкое местное сепаратистское движение (хотя оно не такое уж и местное), — социальная проблема. Тут поднят вопрос автомата, как социального лифта: я беру автомат, и я больше не буду работать, потому что мне это теперь не надо, я могу все получить и так. И вот общение с коллегами, которые приняли «ДНР» по идеологическим соображениям, — это тоже не идеологический и не национальный вопрос. Это вопрос человеческий. Я все больше убеждаюсь, что мы наших коллег очень плохо знали, как людей. Впрочем, они о нас сейчас думают так же.

И все же без национального и патриотического вопроса не обойтись. Он так или иначе просматривается в том, что произошло. И на основании этого вопроса возникают серьезные разногласия, есть вещи, которые не простить…

Безусловно. В университете есть специальности, в которые идеологическая составляющая, патриотизм входят, как профессиональное качество. Это историки, политологи, журналисты, юристы. Если ты выбираешь профессию юриста, как ты можешь потом выбрать другое «государство», если ты изначально выбирал специальность, связанную с законодательством, с правовым, моральным, этическим полем Украины? Это же не просто работа. Если ты выбираешь другое «государство», ты автоматически меняешь профессию. Например, российский журналист сегодня — это совсем другая профессия. Этого я понять не могу.

А простить я не могу обмана, который реализовали мои коллеги-педагоги. Их выбор — их личное дело, а вот детей они обманывают, и делают это сознательно. Это непростительно, я считаю.

Речь идет об известной истории, когда студентов пытались едва ли не насильно удержать в Донецке? Кому-то обещали российские дипломы, некоторым угрожали… Многие поддались?

Обманутыми оказались преимущественно младшие курсы. Первый курс преподавателей не знал вообще, и тут к нему выходит целый профессор, доктор наук и говорит, что надо оставаться в Донецке. Некоторые родители даже не задумывались, они поверили и остались. То же самое — со вторым курсом. А вот третий, четвертый курсы практически в полном составе уехали в Винницу. Пятикурсники в количестве более 50% поступили все-таки к нам (этот курс поступает заново — в магистратуру), а остальные просто не дождались донабора в ДонНУ и поступили в другие украинские вузы.

Старшекурсники, возможно, тоже не делали профессионального выбора в чистом виде. Они тоже шли за теми, кому доверяли, кто был для них авторитетом. И когда они услышали о Виннице, они звонили нам сами. Они не спрашивали, где будут учиться, как все будет. Они спрашивали, кто из преподавателей уезжает в Винницу, и на этом основании принимали решение. И мы никого не обманывали. Мы честно говорили, что и как будет, но при этом добавляли: у выпускников будет украинский диплом. И для многих это было главным.

Те, кто остался в Донецке, продолжают обманывать до сих пор. Заманивают то российскими, то межгалактическими дипломами… Хотя это невозможно.

Сотрудничество с Россией невозможно?

Существует лишь договор ДонНУ с определенными российскими вузами о взаимной подготовке аспирантов. Никакого другого договора официально не подписано, и я думаю, что его и не будет. Для российских вузов это, конечно, вопрос престижа. Вряд ли кто-то пойдет на такую репутационную потерю — связать себя с несуществующим государством.

Уезжая в Винницу, ДонНУ смог вывезти очень мало — его база, библиотека, пособия и т. д. остались в Донецке. Как вы начали собирать все это заново?

Мы смогли сохранить за собой управление нашими «облачными технологиями». Так что тем, кто остался в Донецке, досталась материальная база, но без возможности эффективно ею пользоваться.

Кроме того, очень помогли друзья университета. Например, нам, кафедре журналистики, газета «День» прислала свою библиотеку — даже в большем объеме, чем ранее она привозила в Донецк. Приехал профессор Валерий Иванов и привез нам библиотеку Академии украинской прессы. Коллеги из других университетов дали нашим студентам доступ к их электронным библиотекам.

Потом началась системная помощь. Сейчас мы участвуем в проектах фонда «Відродження», и я уверена, что следующий учебный год мы начнем с открытия информационной лаборатории.

В каких условиях студенты учатся и живут?

Аудиторий нам хватает. С общежитиями — сложнее. Многие снимают квартиры вскладчину. Например, пятикурсники наши снимают трехкомнатную квартиру на одну большую компанию. Но нам очень помогает местная власть Винницы. Винницкий технический университет нам предоставляет общежития.

Кого вы будете набирать в новом учебном году? Только дончан?

ДонНУ — национальный университет, он никогда не производил сегрегации по региональному признаку, разумеется, не будет делать этого и сегодня. У нас среди студентов уже есть не только дончане. Есть студенты из Винницы, из Винницкой и даже из Хмельницкой областей, многие перевелись из Луганской области и Крыма. Интерес к ДонНУ большой, и я думаю, что в новом наборе будут обязательно ребята из зоны АТО (их будет больше, чем сейчас), но будут и другие.

А что делать тем донецким студентам, которые хотели бы учиться с вами, но по каким-то личным обстоятельствам вынуждены оставаться в Донецке? Вы их примете, если они все же вырвутся?

Сейчас наступает час Ч — выдача дипломов. «Вуз» в «ДНР» или не выдаст их вообще, или все же даст какие-то бумажки, и даже те, кто чего-то до сих пор не понимал, наконец, все поймут. Да, после этого многие захотят перебраться в настоящий ДонНУ. Такие тенденции уже есть. Преподавателям уже все чаще звонят студенты из Донецка с просьбой их перевести. Но тут все не так просто.

Мы никак не можем их перевести из несуществующего университета. У нас нет оснований. Мы много раз их предупреждали, уговаривали остаться, но они сами дали нам отказ, и мы зимой, прождав до самого окончания первой сессии, их отчислили. Теперь, как и все студенты, они имеют право восстановиться, но это будет для них потерянный год. То есть если мы отчислили их со второго курса, они на второй и вернутся. На третий мы перевести их не сможем.

И отдельно подчеркну: те, кто решит снова учиться у нас, не услышат ни слова упреков и осуждения за их прежний выбор.

Как бы вы оценили качество образования, которое дает нынешний ДонНУ?

Объективные показатели демонстрируют прежние значения. В международных рейтингах мы не опустились, замеры знаний показали, что все на прежнем уровне, причем нам Министерство образования не делало никаких поблажек.

Но лично мне кажется, что мы стали работать лучше, интенсивнее. И наша работа стала давать другой эффект. Винница — это город с другим ритмом жизни, не свойственным Донецку, но мы сумели с ним сжиться. И мы даже успеваем сделать больше. Например, здесь на деловых встречах принято обязательно расспрашивать о семье, делиться своими чувствами и мыслями… Кажется, что время затягивается, но в итоге результат встречи получается лучше, чем на коротких и отрывистых донецких переговорах.

И, конечно, изменились даже наши отношения внутри коллектива. У нас и раньше было доверие, взаимопонимание со студентами. Но сейчас это — семья.

Единственный университет в мире…

…семейного типа!

А как вы ощущаете себя «в изгнании»? Что изменилось в вашем мироощущении?

Мы так долго гордились Донецком и своей «донецкостью», и, мне кажется, мы немножко упустили момент, когда оказалось, что очень многими вещами мы гордимся впустую. И в Виннице мы вдруг обнаружили, что люди вообще-то живут по-другому. Может быть, они не думают о Виннице с таким пиететом, с каким мы думали о Донецке. Но у них открыт широчайший доступ ко всем международным программам, они ведут европейскую жизнь даже с точки зрения бытовых вопросов. Нас восхищают их прозрачные офисы, прекрасный сервис в любой службе, электронные очереди, инфраструктура города, особенно, транспортная…

У нас открылись глаза. Есть теория, что можно жить в одном месте, но в разных временах. И, попутешествовав по Украине, мы обнаружили, что в одной и той же стране мы жили в разных эпохах. Я советую своим землякам не зацикливаться на ощущении потери. Мы все получили шанс, перед нами открылись возможности, на которые в мирной жизни мы бы не решились. Украина нас принимает, как и должно быть, как своих родных детей, она нам рада. И, по большому счету, у нас уже нет ощущения этого несмываемого клейма «донецкие». Нам дали аванс и еще один шанс.

И из такой жизни вы, наверное, не вернетесь домой?

Как всякий человек, я хочу к себе домой. Хочу ли я в тот город? У меня нет ответа. Я не уверена, что он тот, каким я его запомнила. Я нарисовала себе Донецк, но вернусь ли я именно в такой город, я не уверена. Освобождение Донецка от российско-оккупационных войск — это необходимое условие возможного возвращения. Необходимое, но не достаточное. Мне кажется, что одного возвращения территории недостаточно.

Большой вопрос, состоится ли ментальное возвращение Донбасса. Это огромный труд, и пока я, наверное, еще не готова возобновить его снова. Но мне кажется, что мы не надорвемся и сможем это поднять.

И сможем общаться с теми, кто там остался?

Вне всякого сомнения, мы будем вынуждены примиряться. Пережила же Германия опыт второй мировой войны. Конечно, мы будем вынуждены примириться в гражданском смысле. А вот как это будет происходить в личностных моментах, коллегиальных, ментальных, я лично, увы, пока не знаю.

Для DonPress.com