Симон Кордонский – фрондирующий апологет российского режима

Совсем недавно я открыл для себя работы Симона Кордонского и был восхищен креативностью его подхода и мышления в целом. Трудно поверить, что в настоящее время можно создать оригинальную концепцию российского социально-экономического и политического устройства «по ту сторону западного либерализма и архаического мифотворчества», однако ему это удалось.

Его концепция эпатажна, изящна, обладает большим объяснительным потенциалом. Создается ощущение, что с ее помощью можно объяснить все явления современной России, и эта кажущаяся легкость, возможно и таит в себе опасность нового мифа и новой идеологической конструкции. Однако об этом чуть позже.

Фигура Кордонского мне была интересна своей экзистенциальной позицией и выбором идентичности в отношении к власти. В отношении первой поражает разброс между образом советского маргинала (полевого исследователя без прописки, «бомжа» и странника, которого «мир ловил, но не поймал») и чиновником высшего разряда. Однако и в том, и в другом случае сохранившего роль отстраненного Наблюдателя, эдакого «шпиона бытия» (если пользоваться метафорой Мераба Мамардашвили). Или авантюриста-трикстера.

Что же касается традиционного для России отношения интеллигента к власти, то и здесь идентичность Кордонского можно определить, как «плавающую», ускользающую, поскольку она выпадает из привычных координат. Кто он? Диссидент, критик режима, безжалостно разоблачающий его скрываемую сущность или человек, вписанный во властный истэблишмент, причастный к выработке решений и чувствующим себя в коридорах власти так же комфортно, как и в «чистом поле» свободных исследований?

С одной стороны, разоблачительный пафос, который мог бы поставить его рядом с такими критиками (иногда даже ненавистниками) России, как Фонвизин, Салтыков-Щедрин (кстати, вице-губернатор!), Зощенко, Жванецкий, Задорнов. (Этот список Кордонский называет сам, а я мог бы еще добавить имена Чаадаева, историка Ключевского и Мераба Мамардашвили).

С другой стороны, получивший за свои «разоблачения» не билет на Соловки, публичную травлю, потерю работы и возможности на нее устроиться, а общественное признание «человека-легенды» и орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени. Значит, в этих разоблачениях содержалось нечто такое, что устраивало власть и давало возможность увидеть в них свой собственный позитивный образ. Попробуем в этом разобраться.

Итак, в чем состоит особенность концептуального подхода Кордонского? Хотя этот поход многократно пересказывался в российской научной и околонаучной прессе, напомню его основные пункты.

Во-первых, он точно показал, что привычные категории экономической и политической науки (рынок, деньги, классы, политика, демократия) выработанные на Западе и предназначенные для анализа западной реальности, применительно к России не работают.

Они не работают не только как инструмент анализа этой действительности, но и как путеводитель для реформ и преобразований (то есть, того, что принято называть «модернизацией»). И здесь автор отбрасывает на корню так называемую «транзитологическую теорию», согласно которой постсоветские страны переживают «переходный период от тоталитаризма к демократии, от планового социалистического хозяйства – к рынку», показывая полную несостоятельность таких понятий, как «рынок», «демократия», «коррупция» применительно к российской реальности как абсолютно ей инородных. 

Можно полностью согласиться с Кордонским в его критике распространенных подходов к анализу постсоветских реалий на самом базовом методологическом уровне. И тут возникает вопрос об альтернативе этим подходам. Эта альтернатив, в исполнении Кордонского, в кратком описании имеет следующий вид.

Государство российского типа получает название «ресурсного государства». Основное его отличие от западных «экономик» (с их экономическим интересом и «классами» как носителями этого интереса) состоит в том, что в этом обществе экономические обмены приобретают форму централизованного «распределения ресурса».

А это означает, что в таком устройстве, где Государство исполняет роль все скрепляющего Центра, не произошло (да и могло произойти) его отделение от экономики и от общества, вследствие чего в нем не может быть «политики» (как инструмента «согласования интересов» классов) и «демократии» как следствия равенства классов перед законом и формы их «интеграции в социальное Целое «национального государства».

И потому вместо западного рынка в России имеет место «администратвиный рынок», занятый распределением ресурсов в виде «услуг» (материальный аспект) и «заслуг» (символический аспект места человека в иерархии), вместо классов – «сословия» (созданные государством для различных форм распределения ресурсов), вместо «равенства перед Законом» -- неравенство, иерархия и привилегии, закрепленные за сословиями, вместо демократии – управление по распределению ресурсов, осуществленное государственным Центром.

В изложенном заключена суть теории «ресурсного государства» и «аминистративного рынка» Кордонского и у читателей может возникнуть вопрос, а что же в ней, собственно, оригинального? Чем она отличается от теории огосударствленной социалистической и плановой экономики, где нет и не может быть ни рынка, ни демократии, а возможно лишь тоталитарное или авторитарное управление всеми экономическими и политическими процессами? А оригинальность состоит в том, что данный тип устройства рассматривается в контексте большого исторического времени и доказывается и что никакие революции и модернизации не смогли его уничтожить. И в течение трехсот лет оно под разными историческими «никами» (Российская Империя, СССР, Российская Федерация) постоянно воспроизводит себя. 

Это действительно интересный взгляд на вещи, противоположный, как я уже говорил, транзитологии и указующий на то, о чем постоянно говорили критики России – на ее «вне-историчность», чисто пространственный характер или географический характер, нахождение вне исторического времени, где вместо эволюции имеет место сменяемость бесконечных попыток западной модернизации и возвратов на круги своя ресурсного и сословного государства.

Казалось бы логика размышлений автора приводит его к выводу о том, что Россия есть некий «Город Зеро», вечный нулевой километр исторического пути, где вместо развития происходят лишь бесконечные повторы как в дурном сновидении. Этот пункт усиливается прекрасным анализом роли интеллигенции в такого рода обществах, которая продуцирует некую выдуманную историю, в меняющихся смысловых координатах, которыми и живет российское общество.

Жизнь в пространстве фантазий и фантазмов, в химерах сновидений наяву и является естественным следствием выпадения из реального исторического времени, о чем сам Кордонский говорит так: «Нет, оно не развивается. В таком государстве нет исторического времени. Проблема эта состоит в том, что будущого у него нет. Есть только одно настоящее. А то, что в России называется политикой, это различные интерпретации пришлого, как возможность будущого».

Точный анализ, который заставляет вспомнить жестких критиков России, которые постоянно замечали призрачный и онирический характер российской дейстивтельности. («У нас нет ничего настоящего, а все суррогаты, подобия, пародии: quasi-министры, quasi-просвещение, quasi-конституция, и вся наша жизнь есть только quasi una fantasia», -- писал в своих дневниках историк Василий Ключевский и это ощущение почти через сто лет уже в новых исторически реалиях Мераб Мамардашвили определил как «страна-призрак, страна-привидение»).

Действительно, подобное выпадение из истории ставит Россию в положение некоего пространства «Зазеркалья» по отношению к «историческим цивилизациям» западного типа. В такого рода пространствах реальность либо отсутствует, либо предствляет собой некий «перевернутый мир». И если бы Симон Кордонский сделал такой вывод, то присоединился бы к числу выдающихся интеллектуалов пришлого, утверждавших, что Россия – это не цивилизация, а клинический диагноз. Это пространство тотального бреда, «бреда, заместившего собою действительность» (М. Мамардашвили), и последние события в России лишний раз подтвердили псхопатологичесую подоплеку этой цивилизации.

Однако такого вивода Кордонский не делает, и его мысль неожиданно производит поворот, в котором безжалостная диагностика вдруг сменяется своеобразным любованием этой реальностью. Иными словами, он нормализиует этот бред и, тем самым, переходит к неожиданной и парадоксальной апологетике российского уклада.

Как осуществляется эта неожиданная апологетическая подмена (которая, наверняка, очень нравилась высшей российской власти и подвела ее автора к высшей государственной награде России)?

Эта подмена имеет следущий вид: то, что нас возмущает, колет глаза, заставляет бешенеть от бессилия что-то изменить, объявляется нормой существования государства ресурсного типа и администратвиного рынка. Это очень похоже на компенсаторную конструкцию, которая позволяет не только принять травматическую реальность, а, в какой-то степени даже полюбить ее. Вот конкретные примеры такого рода «компенсаторних трансформаций».

1. У нас нет коррупции. Как известно, одной из самих болезненных общественных проблем в России (как и на всем постсоветском пространстве) являться всепроникающая коррупция, которую часто сравнивали с раковой опухолью и кампании борьбы с которой периодически сотрясали российское общество. Бесплодность борьбы с этим явлением вызывала бесильную злость и ненависть.

Как действует в этом случае компенсаторная конструкция? Она позволяет  больную проблему перевести в ранг нейтральной и даже комфортной. «У нас нет коррупции, -- заявляет Кордонский, обосновывая этот тезис тем, что последняя бывает только в классовом обществе, а в обществе сословном то, что люди по простоте душевной называют коррупцией, «связывает социальные группы-сословия в целостность социального устройства».

Что, значит, «связывает»? Связывает, прежде всего, экономически. Тут автор придумывает интересную теорию, утверждая, что взятка чиновнику – вовсе и не взятка, а важная экономическая процедура уплаты «сословной ренты»! Более того, у него даже появляется понятие «норма отката», которая фиксирует кто, где, когда и сколько должен получать этой самой ренты в сословном обществе. Например, когда водитель платит гаишнику, то, тем самым, он фиксирует свой статус низшего в соицальной иерархии и поддерживает российское общество, которое на этой самой иерархии и держится!

Два вывода, которые проистекают из такого «научного» анализа: а) «мы все коррупционеры по определению» (и самое смешное, что это правда), б) борьба с коррупцией может разрушить все российское общество (а вот это уже идеологическая подмена и ложь). 

2. У нас нет гражданского общества? Ошибаетесь, оно в России гораздо более развито, чем на Западе. Этот тезис сформулирован в пику всем либеральным критикам российского общества, утверждающих, что неотделимость общества от государства приводит к тому, что «гражданское общество» в России отсуствует.

Естественно, что тезис Кордонского диаметрально противоположен. Но где находит это самое ГО, Симон Гдальевич? В привычных нам ситуативних сообществах, которые он называет «институтами» (застолья, бани с девочками и без, дачные сообщества, охота/рыбалка, различные клубы по интересам) и индивидуальных действиях «в обход» государству и в ответ на его репрессивную «вертикаль» -- «откос» от армии, «крышевание», «распил бюджета» (да-да!), воровство и т.д.

Когда читаешь подобные высказывания, то возникает сомнение в их серьезности и создается впечатление, что они принадлежат не ученому, а Задорнову или сценаристу фильма «Особенности национальной охоты». Но нет, все абсолютно серьезно и теоретически обосновано, даже когда возникают положения типа того, что государство и гражданское общество в России пересекаются лишь в области, описываемой Уголовным Кодексом!

Иными словами, теневая сторона общественной жизни, когда люди обманывают государство, которое их в буквальном смысле «задолбало», мыслится Кордонским в перспективе некоего позитива и цивилизационного достижения, что также можно проинтерпретировать как типично компенсаторную конструкцию.  

3. У нас нет демократии? Действительно, нет. Но она нам и не нужна. Вообще, все упреки в адрес России, связанные с типично западными ценностями (свобода, права человека, демократия) легко парируются утверждением о том, что упомянутые ценности и соответствующие им институты выступают порождением классового общества, но никак не могут быть имплантированы в общество сословного типа. Так, он замечает, что демократия не прививается в России, но она и невозможна в условиях «административного рынка» и «мощного (именно так!) гражданского общества». Следовательно, и не нужна.

Вместо нее мы имеем лишь имитативные образования, имеющие смысл на российской территории совершенно иной по сравнению с тем, который придавался им на Западе. (Например, «выборы» в России выступают не формой проявления политической активности – политики, как мы помним в России вообще нет – а механизмом учета «интересов фрагментов ресурсного миро-устройства при распределении ресурсов». И надо сказать, что автор здесь очень недалек от истины).   

2. У нас нет бедности. Очень часто в качестве доказательства деградации нынешнего государства приводят данные о том, что российская «глубинка» вымирает, что мужское население погрязает в алкоголизме, что там мы можем видеть запустевшие села, заколоченные дома, разбитые дороги, ну, и, конечно же, непролазную нищету. В общем, Апокалипсис, да и только.

Но у автора концепции «сословного государства», полевого социолога, мы находим звонкое опровержение всей это апокалиптической картинки. «Бедности в России нет, -- безапелляционно огорошивает автор, обосновывая это не только полевыми исследованиями (в результате которых выясняется, что на село приходится 2-3 алкоголика, не больше), но и базовым концептуальным положением: «Бедность возможна лишь в классовом обществе!».

Почему она невозможна в обществе сословном до конца непонятно, но, по-видимому, потому, что по законам распределения ресурса и широким возможностям воровства, в пространстве «теневой экономики» человек всегда выживет. Вот и получается картинка какого-то райского «коммунизма», в общем-то мысль не лишенная основания.   

3. Репрессии? Всего лишь «инструмент распределения ресурсов». Обвинения в адрес советского тоталитаризма в значительной мере строились на факте невиданных репрессий сталинской карательной машины, страх перед которыми и по сей день витает в головах либерально мыслящей интеллигенции.

Но оказалось, что даже в сталинском варианте, репрессии возникли не в результате борьбы за власть и необходимостью «вычистить» политических оппонентов, но как средство борьбы с неправомерными «откатами»! То есть, они вытекали из самой природы сословного общества (хотя при этом и уничтожались целые сословия!). Чисто экономический инструмент, инструмент «обеспечения ресурсов»! В этом качестве они существуют как в жутком сталинском прошлом, так и в настоящем, так и в гипотетическом будущем.

Поэтому не так они уж и страшны, поскольку необходимы как воздух. (Кордонский формулирует даже некий «закон сохранения репрессий», который должен примирить российских граждан с их естественностью и с их неизбывностью).

Таковы, в целом, концептуальные построения Симона Кордонского, которые начинают с безжалостной диагностики, а заканчивают неприкрытой апологетикой российского уклада и властного устройства.

Я не буду сейчас вдаваться в анализ базових предпосылок его концепции сословности и «сословного общества» в России. Предварительно могу лишь сказать, что под «сословиями» автор понимает некие группы, искусственно созданные Государством, в то время как реальные сословия или хотя бы некоторые из них, например, в Российской Империи, формировались независимо от государства, в пространстве общетвенной горизонтали, а не властной вертикали. Однако этот вопрос требует очень серьезной проработки, и потому я выношу его рассмотрение за рамки этой статьи.

В заключение лишь укажу на то, что Кордонский сочиняет даже некую Утопию гармонизации рыночных отношений российской Периферии (которые все-таки имеют место) и «административного рынка» Центра путем «легализации сословной системы» на официальном уровне. Как типичный интеллигент он мыслил себя, тем самым, в роли некоего Архитектора властного Центра.

Однако он, тонкий аналитик и весьма неглупый человек, так и не понял, что Путину его теоретические построения уже не нужны. Неудивительно, что публикации Кордонского заканчиваются 2013 годом, и он никак публично не отреагировал на события в Украине. Да и как он мог на них отрегировать, если они не вписываются в его модель и в его прогнозы, которые в лучшем случае ограничиваются указанием на возможность распада Государства Российского, но никак не распада самой российской государственности, распада самой ткани общественной жизни.

Система «ресурсной организации государственной жизни» казалось очень стабильной и самовоспроизводящейся. Оставалось лишь дооформить некоторые детали усовершенствования механизмов рапределения ресурсов и все.

И конечно же, автор не мог и подумать, что «поиск угроз и врагов», без которого невозможно общество российского типа приведет не к точечным репрессиям, а запустит маховик военного противостояния. А вместе с ним – чудовищное упрощение всех механизмов общественного взаимодействия, тотальную редукцию, в результате которой на выжженном политическом ландшафте будут действовать Фюрер и обезумевший люмпен.

В этом контексте надобность в каких-то сложных институтах отпадает и Власть начинает осуществляться посредством простого механизма репрессий (да, тех самых, которые так восславлял Симон Кордонский!) и с помощью карательных органов.

Как правильно отмечал ряд российских интеллектуалов (А. Морозов, М. Ямпольский), после «Крымнаш» произошла зачистка вменяемых «лояльних институционалистов» (как либерального, так и консервативного толка). Власть стала пониматься предельно упрощенно и «натурализовано» и одновременно сакрально. Совершенно в духе фашистской «крови и почвы».

И вместе с этой трансформацией отпала необходимость в хитромудрих изысках интеллигенции, которые бы легиимизировали и апологетизировали эту власть. А, значит, и ушло время таких интересных персонажей в российском политикуме, как Симон Кордонский. Настала эпоха невменямых психопатов. Произошло так, как в конце фильма «Властелин Колец», только с точностью наоборот: «Время людей закончилось. Пришло время орков».