Віктор Шендерович: Сатирик — це поганий придаток до хорошого слова «письменник»

Цикл стартує розмовою з письменником та сценаристом Віктором Шендеровичем. Свою популярність він здобув у середині 90-х завдяки телебаченню. Тоді на каналі "НТВ" виходила програма "Куклы", яка після першого ж ефіру отримала високі рейтинги в Росії. Одночасно з виходом проекту став знаменитим і його автор  - Шендерович. 

Після "Кукл" у нього було ще декілька інших телепроектів, але жоден з них не мав такої популярності.  Сьогодні Шендерович пише книжки і виступає з лекціями: за його плечима вже понад 20-ть книжок, десятки лекцій, де він, наприклад, говорить про роботу ЗМІ та політику в Росії. 

В інтерв’ю Еспресо.TV Шендерович розповів про своїх улюблених письменників-сатириків, а також про те, що є найбільш складним для пишучої людини.  

— Вы недавно презентовали свой двухтомник историй «Изюм из булки» (издательство «Время»). Кем Вы себя считаете прежде всего — писателем, журналистом, сатириком, юмористом?

— Как замечательно сказал Аркадий Михайлович Арканов, сатирик — это плохая приставка к хорошему слову «писатель». Тут надо договориться о терминах. Как говорил Декарт, человечество избавилось бы от половины несчастий, если б договорилось о значении слов. Так вот, есть писатели — лучше-хуже, но писатели, среди них есть юмористы, есть сатирики, есть Джером, есть Свифт. Это разные устройства. Все равно, что горло, скажем так, разные звуки издает: есть теноры, есть басы. Но их объединяет то, что они писатели. То, что они слышат, как звучит слово, что они умеют ставить слова в правильном порядке. Я стараюсь быть писателем. А юморист ли я? Ну, иногда получается смешно, иногда получается желчно, иногда получается драматично, но это уже зависит от задачи. Я думаю, что слово «сатирик», если есть в моем случае, оно все-таки очень замарано от неточного употребления. Оно больше всех пострадало. Потому что сатириком называют рассказчика по телевизору чужих похабных анекдотов. Он тоже сатириком почему-то считается. И Свифт сатирик. А это все-таки очень разные вещи. Я писатель. По крайней мере, пытаюсь быть.

— Есть ли среди писателей-сатириков, даже из упомянутых, кто-то, кто послужил для Вас примером?

— Пример не очень точное, может быть, слово. Потому что пример — это пример для подражания. Ну как можно подражать Гоголю или Свифту? Подражать можно, но смысла нет. Да, наверное, эти имена. Наверное, Гоголь, наверное, Свифт, наверное, Булгаков. Из ныне живущих — ранний Жванецкий, Искандер, Горин, безусловно. То есть это как раз писатели. Они люди, которые пытаются тебя рассмешить. Когда смех возникает как побочный эффект смысла. Ось обостренного смысла. Вот когда есть смысл и ты смеешься. Ты смеешься, когда попадаешь на раннего Жванецкого или позднего Горина. И ты смеешься, потому что этим смехом ты подтверждаешь точность авторского диагноза. Или Гоголь, когда ты смехом подтверждаешь гениальную точность слов, или ситуаций, или диагнозов. Да, вот очень широкий диапазон.
Самое трудное для пишущего человека — это выбраться из-под влияния. Скажем, в семидесятые годы огромное количество людей и до сих пор некоторые люди — это огромное количество маленьких Жванецких. Потому что такая сильная заразительная интонация, такой сильный авторский голос, что ты поневоле начинаешь, пытаясь писать смешно. Это то, через что я прошел в молодости. Пытался, начинал писать и даже получалось, и люди смеялись, только потом я обнаруживал, что то, что я написал, — это какие-то вариации на тему Жванецкого. Это понятная вещь. Это сильное, просто очень сильное влияние. Надо вырабатывать свой голос. Это отдельная задача.

— Считаете ли Вы, что поэт — в широком смысле этого слова — в России больше, чем поэт, и должен ли он быть гражданином?

— То есть Вы разом сплели Некрасова с Евтушенко в своем вопросе. Никто никому ничего не обязан. Не обязан. Не обязана бабушка быть слоном. Никто не обязан. Есть органика поэтическая. Поэтическая органика Евтушенко была и есть такая. В этом его сильное и в этом его слабое место. Поэт — это не только человек, который так или иначе рифмует. Ведь поэты друг от друга отличаются не тем, что один пишет ямбом, а другой хореем или там верлибром, а они отличаются представлениями о мире. Это разные люди, просто совсем разные.
Поэтому полемика, которая вспыхнула в интеллигентной части Фэйсбука в связи с фильмом Соломона Волкова, — это какой-то ужас. Почему мы непременно должны выбирать между Бродским и Евтушенко? Что это за футбольные команды? Что это за ЦСКА–Спартак? Почему мы должны болеть за кого-то? Если болеешь за одного, то ты должен непременно ненавидеть другого. Что за фанатский подход к литературе?
Обожаю раннюю поэзию Евтушенко. Обожаю многие его вещи. Он сделал невероятно много для страны, для того, чтобы мы были хотя бы не хуже, чем мы есть.
И мой любимый поэт Бродский. Они расходятся в самом представлении о призвании поэта. Для Бродского поэт — орудие языка. Для Евтушенко — больше, чем поэт, городской, всё гражданское. И тот, и другой блестяще, совершенно блестяще исполнили свою миссию. Евтушенко «Бабьим Яром», «Степаном Разиным», очень многими гражданскими вещами блестяще исполнил свою миссию, а Бродский блестяще исполнил свою. У них просто разные миссии. У бабушки, и у слона, у питона — у них просто разные миссии. Почему мы должны определять поэта, каким он должен быть? Никаким он не должен быть. Он никому ничем не обязан. Он может быть Игорем Северяниным, он может быть Николаем Некрасовым. И тот, и другой совершенно прекрасные, и не надо их стравливать между собой. Вот моя позиция.
Прекрасно, что есть Некрасов и некрасовская традиция в русской поэзии, любимая мной. И русская поэзия без нее была бы просто нерусской. Некрасова, «Размышления у парадного подъезда», политическую часть невозможно вынуть из русской поэзии. Точно так же, как и невозможно всех заставлять, так сказать, по ранжиру ходить и непременно высказываться на политические темы.